Догорел закат, окрашивая спокойную гладь озера Хонрик в пламенеющий малиновый цвет и полная луна облила покосившееся от времени постройки зеленоватым призрачным серебром. Несмотря на поздний час,из-за городской стены, вился дым над крышей кузницы и раздавался мерный стук молота, которым работал у наковальни рифтенский кузнец. Два путника вышагивали по дороге, прямиком на огни факелов стражи, размеренным и неутомимым шагом, почти бесшумно. Они добрались до Рифтена почти без происшествий и даже раньше, чем наступил новый день. Они бы так и прошли незамеченными, если бы не тонкая ветка, хрустнувшая под сапогом одного из путников.
- У вас усталый вид, в «Пчеле и Жало» Тален-Джея и Киравы найдется для вас комната и немного меда. Но, если надумаете грабить кого…
- В Рифтене? – Подал наконец голос один из путников, медленно стягивая со своей головы капюшон и являя страже свое заросшее щетиной лицо.  – Я думал, что обитатели «крысиной» норы» уже все вынесли из ваших домов подчистую…

***

- Это, конечно не королевские апартаменты, но тут по крайне мере безопаснее чем… - Драконорожденный оборачивается на застывшую в дверях его дома женщину. Местный люд почему-то, все как один, называют это поместье на пару комнат «Медовик». Мужчина жестом приглашает гостью и свою спутницу войти в дом.
- Чем где? – С долей ехидства, как и подобает женщине, даже если она уже не помнит точно своего возраста и по причинам мало от нее зависящим боится солнца, интересуется Серана от того, что не любит незаконченных предложений. К такому ее спутник определенно не был готов, может потому коротко отмахнувшись и промычав что-то нечленораздельное, замирает у очага, помешивая кипящую в котле похлебку. – Я еще не встречала мест безопаснее, чем крипта «Ночной Пустоты».
- Она была полна твоих собратьев, которые устроили себе там неплохое убежище, - возражает Дова, прежде чем подчерпнув из чана похлебки, поднести черпак ближе к губам и медленно подув на выловленный из бульона предположительно рыбий глаз, проглотить тот. – И это я еще про драугов ничего не сказал, которых там было не меньше десяти, - хмыкнул бретонец, - а гончие смерти? Ты в курсе что ваши питомцы воняют хуже, чем шерсть мокрой рифтенской псины?
- Я была в безопасности в крипте, - не уступает в споре своему собеседнику, Серана, отщипывая от купленной на местном рынке булки мякоть и закидывая ее в рот. Вкуса еды она не чувствует, но почти год путешествий с Избранным научил ее тому, что смертным с которыми ей приходится контактировать, необходимо подражать, иначе первое что они сделают с тем, кто не похож на них – проломят череп колуном или пустят стальную стрелу пониже спины. Устанешь ее потом выковыривать из плоти, да штопать свое хладное тело. – Все эти «соседи» перебили бы друг друга прежде чем добрались до меня. Харкон искал меня несколько веков, рассылая по землям Скайрима своих ищеек, но так и не смог отыскать, а ведь я была у него под носом.
- Мне бы хватило твоего простого вампирского «спасибо», вместо этих пререканий, женщина. – Выдает Довакин, наполняя миски похлебкой и одну за другой ставя на стол. О Серане он заботится, как и о любом другом своем спутнике в прошлом, просто никак не может привыкнуть к тому, что она не совсем человек и обычная еда ей не подходит, чтобы утолить голод.
- Зачем мы прибыли в этот город? Разве кто-то здесь просил о помощи? – Игнорируя последние слова своего спутника, интересуется Серана, откладывая в сторону булку и беря в руку ложку. За последние три дня к ним не являлся гонец, никто, из тех, кого он встречали на своем пути, не просил их отправиться в Рифтен и передать кому-то из жителей весточку.
- Нужно кое-кого навестить из старых приятелей, ты же знаешь, что для путешествий нужно пополнять запасы, чтобы купить нам лошадей, нам нужно золото.
- Я думала для тебя обычное дело отбирать золотые монеты у бандитов, вчера одному из тех, кто напал на нас на подходе к городу ты с легкостью проломил череп булавой, а затем обчистил его карманы.
- Это не гуманно. И поступать так всегда - неправильно. – Драконорожденный тянется к своему наплечному мешку, копается в его основном отделении, продолжая что-то бурчать себе под нос, а затем вынув из своего мешка небольшой не огранённый рубин, кладет тот на стол. – К тому же, если нас с этим поймает местная стража, мы угодим в подземелье.
- Я помню этот камень, - Серана тянется к рубину и взяв тот в руку, внимательно разглядывает побрякушку.  – Это ведь он был вставлен в ожерелье той талморовской ш-шпионки.
- Знаешь, - не сводя взгляда с вампирши вдруг выдает улыбчивый Дова, - если бы ты слегка щурилась всякий раз, когда рассматриваешь на свету какие-то предметы – это бы делало тебя больше похожей на нас, на обычных людей.
- С каких пор ты вдруг стал считать себя обычным? – Несколько удивленно выдает Серана, откладывая украденный рубин и двигая тот по столу ближе к бретонцу. – Ты сражаешься с драконами, убиваешь истинных вампиров и способен единожды прокричав, сжечь любое вставшее у тебя на пути существо, не говоря о том…
- Серана, - назвав свою спутницу по имени, мужчина призывает ее к тому, чтобы она немного помолчала и комната всего лишь на мгновение, но все же, погружается в тишину, слышно только, как потрескивают догорающие в очаге березовые поленья. – Приляг, отдохни, я скоро вернусь.
- Решил с прибытием в город наведаться к ярлу, но вот свою «странную» спутницу не брать, дабы не пугать честной народ и не заставлять стражу нервничать? - Серана ослабила крепление, что помогало ее походному плащу держаться на ее плечах и наконец-то явила взору Избранного свои покатые плечи, изящную длинную шею и темные, как смоль волосы, которые она имела привычку заплетать в косы.
- Можешь дуться сколько хочешь, глупая женщина, я ведь тебя сберечь пытаюсь. - отзывается бретонец, прежде чем взяв все необходимое, отправиться в дворец ярла.

***
возвращение в Рифтен произошло уже по весне.

- Что привело тебя в Рифтен, с-с-сладкая? – Первым делом Кирава ставит перед вошедшей в ее таверну гостьей кружку полную меда.
- Ищу кое-кого.
- Может работку тебе подкинуть? По утру заглядывали с-с-сюда стражники, говорят ярлу за пределами города нужна помощь.  – Аргонианка склонилась ближе к той, с которой вела беседу, и от нее отчетливее чем когда-либо донесся запах тины и рыбы.  Хозяйка таверны слишком хорошо разбиралась в тех, кто захаживал к ней на огонек в поисках золота, убийств и приключений.
- Как давно в Медовик наведывались люди?  Или нелюди? – Поспешила вопросом на заданный вопрос ответить Кираве ее гостья и та, отшатнувшись от говорящей, поспешила уперев руки в свои чешуйчатые бока, осмотреть ее внимательнее, не скрывая своего недоверия.
- Зачем тебе понадобилас-с-сь информация о заброшенном доме? Посс-стель и мед мы тоже можем предложить тебе. – Предприняла она еще одну попытку задержать гостью в таверне. Люди, слышавшие ее разговор, начали негромко перешептываться меж собой, кто-то даже предложил пригласить в таверну городскую стражу и один из мелких попрошаек – чумазый мальчишка, считая себя тенью, даже умудрился выскользнуть на улицу, дабы исполнить наказанное старшими.
- Если дом не обитаем, я бы хотела приобрести его. – На стол упал кожаный мешочек и судя по тому, каким он был тяжелым, в нем было достаточно денег, чтобы осуществить задуманное. В этом городе звон монет мало кого мог оставить равнодушным, обитатели крысиной норы едва заслышав, как позвякивают в твоих карманах золото, следовали за тобой тенью, подбираясь все ближе и ближе, и так до тех пор, пока не способны были перерезать тебе глотку за пару золотых и один сапфир, завалявшийся на дне твоей сумки.
- Вос-с-схитительно, - подхватив когтистой лапой кошель с монетами, прошипела аргонианка, но завидев, как из-под нависшего над лицом капюшона блеснули два желтых, способных кого угодно напугать, глаза, охнув, разжала свою чешуйчатую рептилоидную лапу и мешочек с золотом снова брякнулся на дубовую стойку, аккурат меж беседующими друг с другом дамами. Вампиров никто не любил, и никто из местных жителей не желал давать ночлег и крышу над головой подобной той, что наведалась в рифтенскую таверну.
- Мес-с-стный люди поговаривает, что за домом приглядывают лизоблюды Делвина Меллори, пока тот прос-с-сиживает с-с-свои штаны в «Буйной фляге» вс-с-се пытаяс-с-сь подкатить к Векс-с-с.
Женщина, чье лицо было скрыто капюшоном, коротко хмыкнула, и это можно было расценить, как одобрение тому, что она услышала из уст хозяйки таверны.
- Этих денег вряд ли хватит, чтобы задобрить гильдию, - понизив голос прошептала со свистом Кирава, - в пос-с-следние время дела у них с-с-снова идут не очень…
- Полагаю, что шансов убедить их у меня предостаточно, - отчеканила путница, вынимая из мешочка пару золотых и укладывая монету на монету, а затем двигая горку по направлению к аргонианке. Остальные деньги она неторопливо запрятала под плащ. – Не найдется для меня пары отмычек? 


***

Серана, а это была именно она, шагнула за порог таверны в тот самый момент, когда последние лучи осеннего солнца скрылись за местными холмами и городские стражники зажгли свои первые факелы. Двигалась она почти бесшумно, как и подобает вампиру и ей даже почти удалось завернуть за угол таверны, в которой она просидела последние несколько часов, как в тот же момент на ее плечо легла рука, рука, которая в следующий миг могла лишиться всех пальцев разом.
- А я тебя повсюду ищу, меня тут просили тебе передать…
- Вам в пору бубенцы на шею вешать, - огрызнулась древняя, поведя плечом, чтобы сбросить с себя чужую руку. – Даэдра тебя раздери, кто подкрадывается со спины к темным, рыщущим в темноте фигурам в плащах? Бессмертный что ли?
Обернувшись и встретившись с гонцом лицом к лицу, она поняла, что человек стоящий перед ней вовсе не бессмертен, что он превозмогает собственный страх не кинуться прочь от той, что говорит с ним. Стук его сердца был таким громким, таким заманчивым, что, не контролируя себя, Серана даже приоткрыла свой рот, обнажая клыки.
- Возьми, - в четыре раза сложенный лист был почти брошен в лицо скалившемуся монстру, на деле же как можно быстрее гонец избавился от посылки, сунув ту в протянутую в его направлении руку, облаченную в перчатку из тонкой телячий кожи. А потом, этот самый гонец дал деру из переулка так быстро, что только его сверкающие пятки и можно было разглядеть во тьме.

Услышав заверения Теслы, что такое больше не повторится, Хелен лишь мысленно ухмыльнулась. Хотелось бы верить, что будет именно так, но лишь время покажет, насколько это реально. В таких ситуациях нельзя давать гарантий, ведь далеко не все зависит только от тебя. Всегда остается место случаю и обстоятельствам. Наверное, стороннему наблюдателю их отношения показались бы странными. Ей следовало выгнать вампира из своего дома после случившегося и запретить появляться длительный срок. Но вместо этого она попросила у него помощи, словно это не он некоторое время назад вновь пытался ее убить. Но за давностью лет они научились закрывать глаза на многие проступки друг друга и относиться к ним совершенно иначе. Правильнее сказать, что чаще именно ей приходилось оправдывать Теслу и Друитта (если их поступки вообще имели оправдание). Хотя иногда она сама была на их месте, только свое недоверие ей высказывал Циммерман.
Никола безропотно откликнулся на просьбу Магнус, хотя ему наверняка было за радость безнаказанно к ней прикоснуться и держать на руках. Но об этом она думала меньше всего. Сейчас ей был необходим отдых и лучше всего в собственной кровати. Когда мужчина подхватил ее на руки, она бессознательно обняла его за шею и положила голову на плечо. Она не упала в обморок, но все равно весь путь от лаборатории до комнаты прошел, как в тумане. В памяти отдельными вспышками отложилось, как Никола нес ее на руках к лестнице, как они поднимались наверх, как она оказалась в своей кровати. Очутившись в постели, Хелен практически сразу отключилась, лишь только ее голова коснулась подушки. Она не потеряла сознание и не провалилась в беспокойное забытье. Это был всего лишь глубокий сон. Измученный за последние недели организм пытался урвать заслуженный отдых любыми путями и теперь не желал упускать своего. Уснув, женщина повернулась на бок и свернулась калачиком. Ей не снились сны и, наверное, это было даже хорошо. Сон без сновидений. Переутомление достигло своего пика и теперь распространялось не только на тело, но и на разум. Сознание, похоже, тоже было радо хоть не надолго отключиться. Слишком много всего произошло за последнее время и Магнус явно перегибала палку, стараясь закрыться ото всех своих переживаний, с головой уйдя в работу и абсолютно не жалея себя. И сегодняшний день мог закончиться куда печальнее, если организм дал сбой раньше. Но толчком все же стало ранение.
В какой-то момент женщина проснулась, но не открывала глаз. Сколько прошло времени с того момента, как она провалилась в сон? Может, несколько минут, а может, и несколько часов. Она не знала и сейчас это было не важно. В кое веки ей действительно следовало отдохнуть, и доктор сама это признавала. Прислушавшись к своим ощущениям, она поняла, что Никола лежит рядом, крепко обнимает ее и тихо сопит ей в затылок. Женщина знала, что, скорее всего, он не спит, вслушиваясь в ее дыхание и биение сердца. Ей следовало бы выгнать его после всего случившегося, но изобретатель входил в число тех немногих людей, на которых Магнус не могла долго злиться, даже если вела себя обратным образом. Не смотря на его последнюю выходку она совершенно не чувствовала злости, прекрасно понимая, что Тесла виноват в произошедшем лишь отчасти — когда увлекся своими идеями и не уследил за запасами лекарства. Но все кончилось хорошо и это главное. К тому же сейчас ей было так хорошо и уютно, что не хотелось ничего ломать, и она в очередной раз готова была простить вампиру любую выходку. Да и для ее измотанного организма забота была лучшим лекарством. Продолжая делать вид, что еще не проснулась, Хелен перевернулась на другой бок и по-детски уткнулась головой в грудь мужчины, почувствовала, как он сильнее прижал ее к себе и зарылся лицом в ее волосы. Это было там мило, что она не удержалась и улыбнулась уголками губ. Она притворилась, что спит, он притворился, что поверил. Но разве это важно в данный момент? Иногда такие мелочи были куда важнее слов и обещаний.  У нее оставалось еще много мыслей, которые следовало обдумать, но усталость взяла свое и Хелен даже не заметила, как вновь провалилась в глубокий, крепкий сон.
Сегодня был трудный день.

Ваня прикладывает к плечу скрипку, склоняя к ней голову и держа подбородком. Она до сих пор помнит, как мама терпеливо учила ее держать скрипку правильно, чтобы не затекала шея и не болела спина. Тогда этот инструмент казался девочке слишком громоздким, держать его было тяжело, но мама продолжала раз за разом поправлять ее голову, приучая просто держать инструмент. Спустя год Ваня принимала верную позу уже инстинктивно, не задумываясь, как наклонить голову и приподнять плечо. Все это занимало у нее не больше секунды, казалось, скрипка сама занимает положенное место, как послушная собака или любимая кошка. Пальцы изящно ложатся на гриф, чувствуя под подушечками пальцев упругие струны. Ваня на секунду проводит по ним пальцами, но звука почти не слышно – не хватает одного важного элемента. Этот элемент – смычок- становится продолжением другой ее руки, она взмахивает им легко, картинно и эффектно. Этому ее тоже учила мама, напоминая, что музыкант – это не только умение играть на выбранном инструменте и чувство нот. Это еще и красота подачи себя и своей музыки. Ваня никогда не обладала особой грацией, была довольно нескладной, но элегантности музыки мать сумела ее научить.

Из-под ее смычка раздаются первые звуки, робкие, как шелест ветра. Казалось, скрипка пробует говорить, начиная с шепота, чтобы убедиться, что не потеряла голос и былое звучание. Постепенно звук становится громче, яростней, красивей, вырисовываясь в целую музыкальную картину, написанную когда-то давно в маленькой городке Германии, тем, кто умел рисовать нотами. Ваня водит смычком по покорным струнам, совсем не замечая тот, мор, что ее окружает. Ветер, поднимая в воздух кирпичную пыль от оставленных руин, разносит ее музыку далеко, отчего кажется, будто музыка везде, она огибает разрушенные здания, брошенный мусор, разбитые стекла пустых домов с сорванными крышами и тлеющими внутренностями. Музыке плевать, был ли на земле Апокалипсис, она будет жить, пока на земле будет хоть один музыкальный инструмент, пока ветер поднимает в воздух обожжённые обрывки газет и рекламных объявлений. Музыка вечна, и ей все равно, кто будет ее проводником – гениальный музыкант или дождь, что бьет по крышке мусорного бака. Сегодня ее проводником стала маленькая девочка, размахивающая смычком, и за это музыка уносит ее из этого разрушенного мира, отправляя в край, наполненный сказочными звуками и яркими красками, которых так не хватает этому миру.
Наконец музыка затихает. Смычок поднимается последний раз, после чего опускается вниз вместе с рукой, что его держит. Ваня поднимает голову и открывает глаза, замечая неподалеку Пятого. Его одежда истрепалась, лицо покрыл первый пушок, волосы засалены и взлохмочены. Ваня улыбается и машет рукой, подходя ближе, остановившись в трех шагах.

- Видел бы тебя сейчас папа, он точно отчитал бы тебя за внешний вид, который не подабает супергерою, - беззаботно говорит она, продолжая держать скрипку в руке, но опустив ее вниз. Ее голос привычно тих, как это было всегда – она боится его повысить. – Хорошо, что его здесь нет, - она оглядывается по сторонам, будто желает убедиться, что сэр Реджинальд и правда не стоит за ее спиной, готовый отчитать за отклонения от составленного расписания. Она видит перед собой его прямую фигуру, лицо с привычном моноклем и холодный взгляд. В ее голове почти звучит его строгий голос, говоривший о ее недопустимом поведении и что она отвлекает Пятого от тренировок, но внешний мир остается тих, только шелест ветра нарушает абсолютную тишину.

- Я ждала тебя, - казалось она совсем не удивилась его приходу. И если Пятого жизнь потрепала, Ваня, казалось, только утром встала с мягкой кровати, приняла душ, почистила зубы и надела выглаженную одежду. Ее волосы, распущенные по плечам, были чистыми и идеально расчесанными, а челка ровно подстрижена по линии бровей. Она не выглядела сильно старше и не изменилась ни капли. Только стала чуть живее, какой становится всегда в присутствии Пятого – единственного человека в семье, кто с ней считается. С остальными она держалась отстраненно, общая только по острой необходимость, готовая к любому грубому слову. С Пятым было проще и легче, он не кичился своими силами и не делил мир на супергероев и обычных людей и не чурался своей обычной сестры. С ним Ваня оживала, превращаясь хоть в какое-то подобие живого ребенка, а не вышколенную куклу. – Я по тебе скучала, почему тебя так долго не было? Ты все же не послушался отца и путешествовал во времени, да? – В словах Вани вопрос, но по интонации это скорее утверждение. Она говорил ровно, в ней нет любопытства, удивления или страха, будто ее мир совсем не изменился с их последней встречи, а жить среди безлюдного мира для нее вполне обыденно. Впрочем, ее миром всегда был апокалипсис, так что разница совсем не велика.

Она усмехается в ответ на его вопрос и понимает, что в этом весь ответ. Все, что она думала о нем. О лекциях по мотивации и даже о его мнении о её непогрешимости. Может быть она не относится к высшим олимпийцам, но она не одна из этих мелких богинь или богов, которые будут метаться между разными сторонами в надежде найти сильного покровителя. Эрида всегда была одиночкой. Что ж видимо у них в семье так заведено или что там ещё. Не знала. Не пыталась понять даже первопричины. Она не подчинялась. Скорее заключала взаимовыгодные союзы с другими богами, которые были такими же одиноки, как и она. И им нужны были эти союзы, но это уже не имеет никакого значения. Сейчас это все было совершенно иначе.

Богиня смотрит на "вилы Аида", которые он намерено ей демонстрирует. Слишком намерено. Брюнетка едва заметно качает головой. Она надеялась, что у неё не будет необходимости испытывать их на себе. Хотя в жизни всякое бывает. Пока же Аид был её единственной возможностью узнать, что к чему. И она не собиралась её терять, даже если повелитель подземного мира был не слишком щедр на ответы. Все складывалось так, словно он и сам не знал ответом на эти вопросы. Ведь идиотом его назвать было бы трудно. Он сам прекрасно обо всем догадался.

— Пропажа пропаже рознь. Ты как никто другой должен это понимать.

Его оскал пугает. Он напоминает опасного хищника, который может вгрызться в твою глотку и вырвать её, а потом спокойно наблюдать, как кровь будет вытекать из тебя. Аид был опасным, если его разозлить, но он итак был уже зол. Это всего лишь часть. Часть чего? Она не может знать. Это даже не та бессильная злоба на младших братьев, которые отправили его сюда гнить. Это что-то иное. Даже имеющее иной запах. Он зол. На себя? На кого-то другого? Боги не говорят по душам. Богам все это не нужно. Они просто не умеют изливать душу. Они всегда  все держат в себе.

— Пропало кое-что очень важное у твоего младшего брата и это вызвало то, что происходит. Зевс обвиняет Посейдона. Что-то о клятве на реке Стикс. Кому как не тебе  знать, что это значит.

И снова эта улыбка, словно она все знает. Знает больше, чем ей положено. Такие тайны о которых все тот же Аид не желал, чтобы кто-то знал. Да она рискует, но вот только и убивать ему нет смысла. Она не из тех кто болтает. Каждая тайна просто имеет свой срок годности. Сегодня ты думаешь, что она будет храниться вечно, а завтра уже все о ней знают. Не совсем то, что хотелось бы, но разве есть выбор? Судьба.

— Ходят слухи, что кто-то руками полукровки украл что-то ценное у Зевса. Настолько ценное, что тот собрался идти на брата войной. Но есть и ещё один вариант. Как можно украсть что-то ценное у Зевса и так, чтобы никто этого не заметил.

Кажется, она сказала все достаточно ясно. Ведь именно у Аида была бы такая возможность. Взять во внимание хотя бы шлем, что сейчас она здесь не видела. Скорее всего просто потому, что старший из великих братьев не желал этого. Но если так подумать. У него и правда были все шансы.

— Есть выгода в том, что братья подерутся. Есть повод или как там говорят смертные...

Она отмахнулась не в силах припомнить это чертово слово, но даже это не важно.

— И кто-то начинает думать о том, что дело не только в повелителе морей. Ещё немного и уста младших произнесут имя.

А он забавный. Очень даже забавный. Не то, чтобы Кэрол сильно задумывалась об этом. Просто она не думала, что встретит человека, который будет вот так легко и ненавязчиво выдавать важную информацию, даже если лучше этого не делать. Кэрол мало доверяет людям. Она почти не помнит свою человеческую жизнь, но помнит все чему её учили в крии и это было сильно. Многое из этого просто не искоренить. Правда и людей здесь не много. Просто она все равно не знала как реагировать на то, что её кто-то знает, а она понятия не имеет. Чувствует себя глупо, даже сейчас глядя на этого паренька. А потом в голове что-то щелкает. Питер Паркер. Она помнит экран с мелькающими фото и именами. Именами тех кого Танос отправил в иной мир простым щелчком. Она должна была вспомнить об этом. Не могла забыть. Такое не забывается. Даже крии с их тягой уничтожать скрулов не могут сравняться с этим. Точно нужно быть маньяком, который просто сможет сделать такое считая, что это лучшее благо для всех. Смерть и уничтожение никогда не будет лучшим благом. Никогда. По крайней мере, она никогда не примет такого факта.
— В твоем мире? — что-то подсказывает окажись он врагом она успеет с ним расправиться. Каким бы не был человек паук, но в этом мире было мало сил с которыми она бы не справилась. Слишком мало. И это возможно стало причиной того, что происходит. Если бы они были чуть сильнее, то может быть щелчка и не было бы. Впрочем, судить об этом уже поздно. Но она точно спросила бы Фьюри почему он так поздно позвал её на помощь. Может быть раньше она сделала бы что-то более полезное, чем сейчас. А кусать локти для неё не привычно.  Как и винить себя подобно Тору.
— Что ж Питер Паркер расскажи мне что-то, что заставит меня поверить. Потому, что я уверена, что Паркер этого мира точно считается пропавшим без вести, — череда тех лиц никогда не сотрется из памяти и она будет помнить о ней всегда. Не важно как все сложится в будущем. Найдут они возможность что-то изменить или нет, но это будет напоминанием о том, что может быть если они все не будут противостоять одной беде.
Данверс возможно была не слишком умна, по крайней мере не отличалась умом гениев, но кое-что за последние десятилетия повидать успела, как успела не судить сразу. Поэтому она давала ему шанс все объяснить, а дальше обязательно решит, что делать. Отдать его Мстителям или отпустить. Может быть это будет не совсем тем решением, что нужно. Но с другой стороны она не чувствует зла, а вот в этом разбираться научилась, спасибо все тем же друзьям, которые такими не оказались. Жизнь преподнесла ей довольно щедрые подарки. Кэрол будет за них благодарна всегда. Но сейчас она должна была принять решение, которое скажется не только на ней, но и на тех кто здесь живет. Просто ей вдруг кажется, что даже в сложные времена должен быть герой, который будет нести надежду. Чем плох Человек Паук? В нем есть все, что должно быть. Ей так кажется. Даже если он выглядит немного уставшим и потрепанным жизнью. Но никто не идеален в данном плане.

Великий Панем.
Город-государство, построенный на развалинах старого мира. Капитолий — столица государства, неизменно поражает воображение, заставляя вас приоткрыть в изумлении рот. Вокруг роскошь и золото, а на деле это лишь пыль, старательно пускаемая в глаза обывателей, задабривая их и старательно отвлекая внимание от происходящего за границами столицы. Власть находится в руках одного человека, обладающего нужными связями и огромным состоянием. Система работала идеально. Тринадцать дистриктов разделили между собой обязанности, каждый знал свое место и свою цель — общее благополучие. Тоталитарная диктатура. По опыту прошлых лет могу заметить, что этот режим является наиболее выгодным и перспективным. Сильная власть обеспечивает достаток и безопасность своих подданных. Вот только не все способны видеть перспективы. И не все оказались готовы мириться с временными неудобствами, словно забыв уроки прошлых лет. Сильное государство основано на крови, и это совершенно неоспоримый факт. Панем выбрал сценарий Рима, и не прогадал. И пусть наши истории получили свое начало на территории древней Греции, которая сейчас скрылась под метровым слоем воды, достичь пика нашего могущества мы смогли только в Риме. Виктория всегда была сильнее. И более жестокой, беспощадной. Она не прощала неудач и проигрышей. Она всегда умела красиво мстить. Но тем не менее, она — это я. Я никогда не умела контролировать смену сущностей, пусть и отчаянно пыталась. Мое окружение влияет на то, кем я буду, как бы странно это не звучало. И последние века я провела, как Виктория — жесткая, резкая, наглая, уверенная в себе. Она не умеет уступать. Головная боль стала моей постоянной спутницей, наравне с голосами десятка личностей в моей голове. Но громче всех звучит её голос.

Панем пал?
Эхо недавно прокатившейся войны до сих пор чувствуется.
Это и повисшие в воздухе отчаяние и страх, щедро приправленные горечью и скорбью. Это и повсеместные разрушения, которые со временем будут ликвидированы. Это затравленность в глазах людей, которые спешат поскорее оказаться в иллюзорной безопасности своих домов. Это отряды миротворцев, которые стабильно, раз в час, патрулируют улицы городов, высматривая потенциальных мятежников. Это восемьдесят процентов ложных арестов и сорок пять процентов ошибочных казней. Единственный способ восстановить порядок и доказать свою власть — это применение силе. И правительство не скупится на вооружение, ужесточая меры контроля. Виктория торжествует, празднует победу. Это её достижение. Её никогда не смущала проливающаяся во имя великой цели кровь. Возможно, мне тоже стоит махнуть на подобное рукой. Люди неизменно придумывают способы убить друг друга. И им не требуется вмешательство богов.

Катастрофа, ставшая результатом войны богов более тысячи лет назад, едва не стерла человечество с лица земли. Землетрясения, извержение всех вулканов одновременно, наводнения, глобальное изменение мира — в один момент погибла примерно треть людей, а в последующие годы еще столько же от голода и локальных стычек. Потребовалось не менее десятилетия, чтобы ликвидировать последствия и хоть как-то скоординировать действия лидеров государств, оставшихся в живых. Мир сильно изменился за прошедшие сотни лет. Во всем. Часть материков оказалась погружена под воду, исчезли привычные государства и страны. Теперь не имела значение национальность или раса человека, на первое место выдвигалась польза, которую о мог принести. Ценились военные, медики, ученые, на второй план отступали учителя, менеджеры и другие офисные работники. Стань полезным — или умри. Жестоко, но действенно. Не сразу, но тем не менее, люди приспособились. В этом особенность их расы. Они неизменно выживают. Это всегда меня интриговало в них, поэтому я не отказывала себе в удовольствии жить среди них. Иногда влюблялась даже, проживала с ними жизнь, пока не появился он.

Вам всем знакомо его имя.
Александр Македонский. Ричард Мортон. И еще несколько имен, которые он примерял на себя. Мне все же удалось добиться своего. Он получил бессмертие, став моим до конца времен. Вот только конфликты между нами не исчезли. Даже став новым богом он так и не понял. Не смог почувствовать влияния смертных на нас в полной мере. Я никогда не пыталась скрыть от него свою истинную сущность, но он всегда считал это не более, чем игрой. Так и не осознав тот факт, что у меня нет контроля над всеми моими сущностями. Да, во все времена существует лишь одна богиня победы, вот только ее представляют всегда по-разному. И это действительно влияет на мою личность, изменяя черты моего характера. Подстраивая по какие-то нормы и образы.

Вследствие всего происходящего у меня случилось расстройство личности. А головная боль и вовсе сводила с ума.
Поэтому я не знаю, что именно мною руководило, когда я шептала новому президенту Капитолия свою идею. Восставшие дистрикты должны заплатить за свое преступление. И уничтожения номера Тринадцать недостаточно. Каждый год каждый дистрикт должны отправлять двух детей, мальчика и девочку, в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет, на специальные Игры на выживание, в которых в живых останется только один. Да, я невольно вспомнила легенду о Минотавре и возможно вдохновилась ей, если можно так сказать. И вот я смотрю на смертных с Олимпа. И не могу найти в себе сил испытывать угрызения совести. Они это заслужили.

Я чувствую твое недовольство, Александр, — намеренно использую имя его прошлой жизни, скрещивая руки на груди. Я стою на краю мира, на Олимпе, наблюдая за подготовкой к первым играм. Я всего лишь дала им идею, они же сами довели ее до совершенства. И после этого боги жестоки? Я вижу перспективы, и я знаю, чем все закончится. Какие Игры и почему станут последними. Может быть изначально мои действия были лишь необдуманным порывом, сейчас я твердо осознаю тот факт, что именно так и должна сложиться история человечества.

Последнее, что фиксирует память Ванды, это обеспокоенное лицо брата и сжигающее дотла чувство вины. Не справилась. Не защитила. Не смогла. Она сидит на коленях перед обесцвеченным телом Вижена и не может найти в себе силы плакать. Ей пришлось пережить его смерть дважды. Сначала убить его самостоятельно, удерживая при этом безумного титана, а после просто бессильно смотреть, как обесценивается его жертва. Это несправедливо. Ведьма чувствует боль и страх всех, кто пал жертвой щелчка. Слышит крики их родных и близких, которые вынуждены жить дальше. Поэтому в какой-то степени чувствует облегчение, когда ее собственное тело у нее на глазах обращается в прах.
Смирение. Покой. Тишина.
Единственное, о чем она жалеет, что Пьетро теперь останется один. Ей уже довелось испытать это, еще тогда, в Соковии, когда на какой-то момент его сердце перестало биться. Но брат сильный, он справится. А потом, в самый последний момент, перед последним вздохом, Ванда чувствует, как умирает ее брат. Снова. И она кричит. Кричит громко, до срывающегося голоса, но ее крик уже никто не слышит. Потому что Ванда Максимофф больше не существует.

Падение. Бесконечное падение в полной темноте. Но Ведьме не страшно, потому что она знает, в любом случае там она будет вместе с Пьетро. Теперь уже навечно. На ее губах должно быть появляется мягкая умиротворенная улыбка. Она ждет этой встречи. Так будет правильно. Они заслужили, они слишком много уже потеряли. Сначала родители, потом целая страна, Пьетро сам едва ли не умер тогда, в Соковии, защищая от пуль их нового соратника и невинного ребенка. И вот когда казалось бы, жизнь стала налаживаться, у них появилась новая семья и даже новая страна — Ваканду хотелось защищать и оберегать, настолько она была прекрасна, Судьба наносит им новый удар. Безумие Таноса привело только к новым разрушениям и еще большему расколу. И к новым жертвам. Когда этому всему придет конец? Ведьма пыталась заглянуть в будущее, предугадать следующий шаг титана, но ее силы словно были заблокированы, а доктор Стрэндж как назло не выходил на связь. Максимова в последнее время настолько привыкла полагаться на своего наставника, что была растеряна настолько, что ей не удавались даже элементарные "фокусы". Впрочем, Пьетро быстро привел свою сестру в чувство. Сейчас не время. Им уже довелось встретиться с авангардом армии Таноса, его лучшими солдатами, его генералами. И на память о них на плече у Ведьмы теперь останется уродливый шрам, которому уже не суждено раствориться. И дальше будет только хуже.

У них был план. Хороший план, просто отличный. Вот только никто не удосужился спросить саму Ванду, а готова ли она сыграть свою роль. Ей нужно было убить своего друга — человека, вернее андроида, который всегда был на ее стороне, который однажды уже спас ее, когда разрушалась Соковия. Ванда не могла. Не могла этого сделать, но ей пришлось. Она смотрела в глаза Вижена и видела там целую вселенную, но все же не дрогнула. Алые нити плотно окутали камень разума, прежде чем с невероятной силой его сжать. Андроид кричал от боли, но Ведьма не остановилась, потому что за ее спиной появился Танос. И сквозь стекающие с глаз слезы, Алая Ведьма выполнила свой долг, едва ли не валясь с ног от разрывающей на части силы, кипящей в ее венах, а также невыразимой боли от очередной потери — и все же ей удалось удерживать Таноса, который собрал практически все камни бесконечности. Она могла бы гордиться собой, если бы не полное опустошение. Ванда практически ничего не чувствовала, когда смотрела как титан поворачивает руку, восстанавливая Вижена. И лишь на краю сознания проскочила мысль, что Стивен скорее умрет, чем добровольно отдаст камень времени, а значит... доктор Стрэндж мертв. Боль затопила ее сознание, лишила способности ясно мыслить. Ведьма попыталась мысленно найти Лорну, Эрика, Чарльза, но лишь тишина стала ей ответом. Это Танос что-то сделал, ведь теперь в его руках неограниченная власть, успокаивала себя девушка, опасаясь допустить даже мысль об обратном. Они живы. Должны быть живы, чтобы отомстить!

Но реальность снова играет против нее. Резкий удар об землю выбивает воздух у нее из легких, и девушка закашливается, невольно вдыхая пыль. Ощущения слишком реальные. Что-то не так. Резким рывком садится, оглядываясь и убирая лезущие в лицо волосы. Темно. Душно. Страшно. Ванда невольно ежится, обнимая себя руками за плечи и слегка их растирает. Вокруг нее никого нет, это она может сказать со стопроцентной уверенностью. Все ее чувства обострены, она напряженно всматривается в темноту.

— Пьетро? — не сдержавшись, наугад зовет Алая Ведьма, потому что тишина давит на нее, окружает со всех сторон, мешает дышать. — Есть кто... живой? — с негромким смешком невольно срывается с ее губ, потому что наиболее вероятно, что она уже давно умерла. Чтобы не сойти с ума окончательно, Ванда поднимает руку, позволяя алому туману окутать ее пальцы, добавляя немного света и позволяя осмотреться. Силы остались при ней, уже хорошо.

Лорна хорошо помнит, как вздрогнула, когда услышала от кого-то в первый раз вопрос: "А Магнето не твой отец?" В дальнейшем чаще этот вопрос она слышала в другой формулировке, уточнялось наличие любого родства с этим известным многим мутантом, но в самый первый раз это был именно выстрел в цель. Она услышала в чужих устах то, о чем думала сама, домыслы обрели материальную форму. При рассмотрении возможности того, что Магнето может оказаться ее отцом, она говорила себе, что это ей лишь хочется, чтобы это было правдой, ей нужен если не кровный родственник, то кто-то, с кем можно поговорить о том, что поймет лишь человек со способностями, иными словами — ей нужен близкий друг-мутант. Время шло, мечты уходили на второй план, потому что мечты — хрупки и непрактичны, нельзя жить в иллюзии, строить хрустальный замок, в котором ты — принцесса, которую когда-нибудь кто-то обязательно спасет. В реальности так не бывает, нужно самому строить свое счастье, определить задачи и границы того, что ты считаешь допустимыми действиями для достижения поставленных целей. А дальше — драться до последней капли крови, ни шагу, ни дюйма назад. Можно поменять свои взгляды, это не считается Лорной чем-то зазорным, нормально — идти по жизненному пути, развиваясь, меняясь, обновляясь. Но если ты во что-то веришь, то будь готов отдать все за эту идею, гори ей, быть может, ты сгоришь ради нее, но так и должно быть, иначе зачем жить наполовину? Всегда можно отступиться и упасть, разбившись, залечивая раны, чувствуя эту саднящую боль, но Лорна точно знает, что стоять на месте и ждать, пока мир вокруг изменится к лучшему, это не ее путь. Ей хочется действовать, принимать решения, пусть и ошибаться, но все-таки действовать.

Эрик не выказывает особого расположения, не дает ей понять, что испытывает к ней какие-то родственные чувства. Это взвешенный подход. Если посмотреть на ситуацию со стороны, то девушка не смогла бы объяснить, почему кто-то мог бы запомнить визит случайного человека, разговор, не несущий никакой ценной информации. А ей эта встреча не просто запала в душу, она до сих пор сохранила ту безделушку, которую он подарил. "Похоже на талисман на счастье", — пожала тогда плечами тетя. Она не носит с собой его каждый день, но эта вещь прошла вместе с ней через многое. Она забрала ее, когда уехала от Дэйнов, этот амулет был при ней все эти многочисленные переезды, побеги от властей, не потеряла она его и пока была в психиатрической больнице.

Все несколько сложнее, чем кажется на первый взгляд. Лорна плохо помнит маму и папу, лишь обрывки, которые будто бы замарало отвратительным пятном то воспоминание о ссоре, которая произошла из-за нее. Отец не сдерживался в выражениях, хоть и тогда она была слишком мала, чтобы понять масштаб проблемы. В детстве все кажется проще, фиксируешься на основном. Лорна не вспомнит все слова, которые тогда произносились, с годами воспоминания выцветают, но тот взгляд, полный ненависти, с которым отец на нее смотрел, еще долго снился ей в кошмарах. Тщетно пытается она вспомнить что-то, что было потом, после этой ссоры, что-то всплывает в памяти, но она не уверена, было ли это до или после той ссоры, оставившей на ее сердце шрам. Затем эта авиакатастрофа, после которой у Лорны остались только дядя и тетя. Они не пытались ей заменить настоящих мать и отца, но не стали ей и приемной семьей. С раннего детства они были и оставались для нее Дэйнами, потому что старались будто бы дистанцироваться от нее. Вопросы, требующие ответа, никуда не исчезли, но игнорировались Дэйнами с той же настойчивостью, с которой они прятали ее настоящий зеленый цвет волос. Можно было противиться, не давать красить волосы, говорить до сорванного голоса, повторяя свои вопросы, но Дэйны были непреклонны, и Лорна сдалась. Они ведь не были плохими родителями: за все прожитые вместе с ними годы на нее ни разу не подняли руку и редко повышали голос, наказывали ее лишь тогда, когда она действительно забывалась. Лорна не была трудным ребенком: ей было непросто угодить, но с ней можно было договориться. Она не проявляла особой агрессии, не совершала жестоких актов насилия, даже крылья бабочкам не обрывала в детстве, как делали другие дети, из чисто исследовательского интереса: что будет делать бабочка потом? Лорна не была хуже других детей, не была впрочем и лучше, она была такой же, как все остальные. И не понимала, почему дядя с тетей будто бы строят между ней и собой невидимую стену. Она хорошо понимала, что в ней есть что-то особенное, но необычный цвет волос не казался ей причиной для такого особого отношения.

Когда в Лорне проснулись ее мутантские способности, она смогла наконец дать название этому непонятному ощущению: страх. Вот, что разделяло ее и родственников. Дэйны знали, что она мутант, выделяли ее, как отличающуюся от них, не понимали и поэтому боялись. Лорна может принять такое отношение, чувства не так-то просто взять под контроль. Простить она не сможет им того, что они даже не попытались разглядеть в ней личность за все эти годы, видели лишь мутанта, бомбу замедленного действия и ждали, когда она взорвется. Обидно сейчас, что Эрику в общем-то тоже не нужна сама Лорна, его интересуют лишь ее способности как мутанта. Чертовски злая шутка, судьба. Столько мечтать об ином, искреннем отношении, чтоб встретить спустя годы все то же самое, но под другим соусом.

Лорна пожимает плечами, мол, хочешь, покажу, жалко мне что ли, и ничего не объясняя, уходит в другую комнаты, по пути отметив, что от внимательного взгляда Эрика не укрылись ее синяки. Впрочем, она не сомневается, что он подметил здесь каждую мельчайшую деталь, просто не стал об этом говорить. Неважно. Лорна идет в свою комнату и быстро находит оставленную много лет назад Эриком безделушку, которую и приносит и кладет перед ним на постель.
— Я тебя прекрасно помню, — все, что может сказать ему сейчас она. Поднять в воздух такую легкую вещицу не стоит никаких усилий.

— Все? — насмешливо произносит Лорна. — Представление окончено? Ты только за этим сюда приехал — посмотреть на мутанта?

Надкушенное яблоко пролетело мимо удивленного личика нимфы, отскочило от декоративной колонны и упало куда-то вниз, на землю. Века спустя смертные сочинят красивую легенду о том, как богиня любви заботливо своими руками посадила эту старую яблоню на радость жителям этих мест. Ну, или что-то подобное. Смертные любят красивые истории, куда замешивают богов.
На деле же все было куда прозаичнее: пресловутое яблоко было принесено в числе прочих фруктов нимфой-прислужницей Афродите, предававшейся полуденному отдыху в своих божественных покоях. Она это яблоко изящно взяла и столь же изящно надкусила (ей казалось, богиня красоты не может что-то делать неграциозно). В следующее же мгновение миловидное личико Пеннорожденной сморщилось, как высушенный на солнце виноград, а кислое яблоко улетело в сторону.
Со вздохом богиня откинулась на подушки. Как и многие женщины, не знающие, чем себя занять, она заедала свою скуку. Причин для скуки у Киприды было предостаточно: то, что ей дарована вечная жизнь, конечно, хорошо, но и вся шутка здесь заключалась в том, что каждый ее день был похож на предыдущий.
Ограниченная своей довольно узкой божественной специализацией Афродита пробовала найти себе развлечение в любовных утехах, но старые ее возлюбленные то пропадали на войне, то были жутко заняты своими сугубо мужскими делами, которыми ей "не следовало забивать свою прелестную голову", то и вовсе уже померли от старости и в боях. Новые же знакомства не отличались оригинальностью и все чаще переходили в разряд одноразовых.
Пыталась богиня обратиться и к другой части своих полномочий, связанных с красотой. Раз десять уже переменила обстановку в своих покоях, а собственную внешность и того больше, испробовав на себе стандарты красоты всех земных народов. Особенно позабавило Афродиту то, какими считались красавицы в одном племени где-то в Центральной Африке: губами таких размеров можно было, пожалуй, обхватить спил целого баобаба. До сих пор она то и дело прикасалась к нижней губе, проверяя, не забыло ли все вернуться на свое место.
Наконец, оставив попытки поразвлечься по-божественному, Киприда решила взять пример с людских женщин и скоротать свободное время за разговорами со своими подругами. Афина отпала сразу: праматерь мудрости все еще злилась на Пеннорожденную за то, что та в очередном приступе скуки присела за прялку, попытавшись заняться рукодельем. В итоге, мало того, что исколоты были все пальцы, а нежные руки покрывали мозоли, так еще и Афина, заправская истеричка, наделала такого шума и закатила такой скандал, что себе дороже было продолжать заниматься этим неблагодарным делом. Также Афродита отбросила мысль заскочить на чарочку нектара к Гере: богиня любви все еще отходила от бесконечного потока жалоб Царицы Небес на своего не в меру гулящего мужа, который ей пришлось выслушать предыдущий визит. Пробовала Киприда наведаться к Нике, которая сейчас вместе с Аресом находилась в Спарте, но была вытолкана из палатки, дабы "не испортить атмосферу грядущей победы" в воинском лагере. Заглядывала богиня к Деметре; та вроде и приняла Афродиту радушно, и даже терпеливо пыталась научить ее искусству прополки, но, устав от постоянных вскриков Пеннорожденной при виде каждого жучка и червячка, прогнала со своих полей от греха подальше.
Несколько раз заглядывала Киприда в чертоги к Немезиде, но каждый раз не заставала хозяйку у себя. К слову, богиню возмездия давно уже никто не видел на Олимпе, а при расспросах все пожимали плечами и отвечали, что хотели бы и сами знать ответ. Греческие божества — народ вспыльчивый, гордый и нередко пренебрегающий правилами поведения. Поэтому неудивительно, что в отсутствие Немезиды, на священной горе то и дело стали возникать споры и конфликты, уладить которые была способна только она своей твердой рукой и безупречной интуицией.
Отчаявшись изведать, куда пропала подруга среди богов, Афродита подумала, а не попытать ли ей счастья у духов природы. Ведь как раз кстати в прислужницах у нее сейчас находилось несколько аур, нимф ветра, созданий легких как физически, так и морально, а, значит, не гнушавшихся сплетен. Подозвав к себе одну из них, ту самую, что принесла ей кислое яблоко, Пеннорожденная расспросила у робеющей ауры, не слышала ли та каких-либо вестей о Немезиде. С удивлением наблюдая, как мертвенная бледность сменяется пунцовым цветом, богиня красоты узнала, что нимфа слышала от одного знакомого сатира, помогавшего ей собирать фрукты, будто в Рамнунте, неподалеку от храма Немезиды, видели женщину с мечом, внешне отдаленно напоминавшую богиню возмездия, да только смертную и постаревшую.
Расцеловав прислужницу, Киприда приказала немедленно принести ей новый хитон...нет-нет, лучше тот, фиолетовый! и, переодевшись, перенеслась туда, где по ее подсчетам она могла если не встретить подругу, то хотя бы узнать что-нибудь о ней. Но при этом богиня не учла одной важной детали. А именно того, что в том месте, куда она переносилась, местные пастухи не первый день выгуливали свои стада.
— Да ну что такое... - Афродита осеклась, заметив, что на нее с интересом смотрят древнегреческая буренка и мальчишка-пастух. Улыбнувшись, она пожелала корове двойню, а мальчику красавицу-жену, и навсегда вычеркнула из его памяти момент появления из воздуха женщины, сопровождаемой ароматом роз.
Пастбище, к счастью, располагалось недалеко от поселения, куда уже пешком (дабы избежать лишних попаданий во что не следует) отправилась богиня любви, где она рассчитывала найти колодец, чтобы отмыть испорченный хитон. Но, подходя к площади, она увидела столпотворение людей, окруживших кого-то. Из самого центра были слышны мужские крики и спокойный, очень знакомый женский голос. Не сумев устоять перед любопытством, Афродита, расталкивая окружающих локтями, стала протискиваться вперед, проверить, не показалось ли.

Ванда не живет. Просто существует последние пару недель, выполняя какие-то автоматические действия. Весь мир потерял для нее краски. Остался только красный.

Каждый день был похож на предыдущий. Проснуться. Принять душ. Позавтракать, читай, поковырять вилкой яичницу или омлет и выпить несладкий кофе. Навестить Пьетро и в очередной раз услышать "Никаких улучшений, к сожалению, но он стабилен". Ведьме хотелось выть от этих холодных безжалостных слов, но она лишь кивала, выдавливала из себя вежливую улыбку да какие слова благодарности и уходила. Выбирала наиболее уединенные уголки, где никто ее бы не потревожил. Ей не хотелось никого видеть. Ей не нужна была их жалость и забота. Ее дом был уничтожен, буквально стерт с лица земли. Ее сердце билось сейчас за счет многочисленной аппаратуры в стерильной палате. Ванда даже пыталась выйти на связь с Эриком или Лорной, но наткнулась лишь на глухую стену. Чарльз Ксавьер также не смог [или может быть не захотел] ей помочь.

Ей просто некуда было пойти.

Но находиться рядом с Мстителями было невыносимо. Ванда не чувствовала себя в безопасности, не могла расслабиться, окруженная бесчисленными агентами и героями Земли. Единственный, с кем ей было относительно комфортно, кто был свидетелем ее изменений, кто помог ей определиться и кому она не причинила непоправимого вреда, Клинт Бартон отбыл в неизвестном направлении вскоре после того, как медики разрешили. До этого Максимова буквально льнула к лучнику, видя в нем необходимую поддержку. В конце концов, Пьетро пострадал именно защищая Бартона. А все остальные пострадали из-за неё. Ведьма не осознавала в полной мере, что именно она делает. И самое главное, как именно она это делает. И все чаще Ванда ловила себя на мысли, что от пуль пострадал не тот близнец. Пьетро заслуживает жизни гораздо больше, чем она.

Новоприобретенные способности ее пугали. Барон и влияние скипетра что-то окончательно сломали в ней - какие-то внутренние барьеры, стерли тонкие границы дозволенного, подтолкнули к самому краю. Безумный демон сидел в ее голове и каждое мгновение рвался на свободу, жаждал крови. Максимова сходила с ума, слушая его манящий шепот и сжимая виски тонкими пальцами с неизменными дешевыми кольцами [это все были его подарки, поэтому Ванда скорее умрет, чем расстанется с ними]. И иногда ей так хотелось поддаться, прислушаться к голосу_ с д а т ь с я. Просто перестать сопротивляться, опустить руки. Демон обещал ей исполнение самого главного желания взамен на послушание.

Впрочем, Штрукер тоже много чего им обещал. И Магнето. И даже непогрешимый Профессор Икс. И к чему это привело?

Ванда может быть и не доверяла Тони Старку в полной мере, он был меньшим из возможных зол. Да и крайне редко появлялся в собственной башне, к огромному облегчению Ведьмы. Постепенно она осваивалась на базе, позволяла себе чуть больше времени проводить в обществе других людей, заглядывала в спортзал или даже комнату отдыха, когда там было больше трех человек. Но ее все еще боялись, она чувствовала это, слышала их мысли, пусть теперь уже совсем этого не хотела. Экранироваться было сложно, и покой Алая Ведьма находила только в одном месте - в палате Пьетро, размеренное шуршание приборов помогало ей успокаиваться. Иногда она даже засыпала в кресле около его постели, но на утро неизменно обнаруживала себя в своей комнате. Она не знала, кто именно ее перемещает, пока в одну ночь не проснулась и не уловила отголосок мыслей Сэма Уилсона, который осторожно поднимал ее на руки. Тогда и на следующее утро она не подала виду, что что-то произошло, но через пару дней составила компанию Соколу в гостиной, сделав ему чай и по обыкновению ничего не сказав, лишь едва заметно кивнув. С тех пор это стало негласной традицией.

Возможно, Ванде было так легко с Сэмом, потому что его не было там, в Соковии. Ей не приходилось пробуждать его самые худшие воспоминания, а ему не приходилось заново переживать их. Чувство вины жгло Ванду не хуже огня, пробуждая ее худшие кошмары. И что самое страшное, никто ее не винил! Никто не смотрел косо, скорее наоборот.

От гнетущих мыслей Ведьму отвлекает даже не сколько голос Наташи, сколько ее мысли и ее настроение. Ванда внутренне напрягается, невольно расправляя плечи, поднимая на русскую слегка расфокусированный взгляд. Ей требуется не более полминуты, чтобы полностью осознать, кто именно перед ней.

- Что? - брови Ведьмы сходятся на переносице, на лице чистое удивление вперемешку со страхом. Прошлое Наташи едва ли не сбило Максимову с выполнения миссии, заставило сомневаться, а действительно ли то, что они делают, во благо? И Ванда не могла заставить себя посмотреть в глаза русской шпионки, старалась и вовсе избегать ее компании.

- Пока они меня не подводили, - упрямо возражает Ванда, чуть отстраняясь от рыжей, невольно намекая на произошедшее на том злополучном корабле. Зрачки, реагируя на внутреннее состояние дочери Магнето, вспыхивают алым светом, а на кончиках пальцев появляется алый туман. Впрочем, Ванда быстро берет себя в руки, сжимая ладони в кулаки. Ей не хочется признавать правоту Романофф, но та не собирается отступать и не оставляет выбора. Почти, как Клинт когда-то. Возможно, именно это и играет решающую роль. Глаза вновь приобретают привычный светло-зеленый оттенок, плечи опускаются, а голос звучит на удивление глухо.

- Что ты хочешь, чтобы я сделала, Наташа?

Меня зовут Пэтти Спивот, и моя жизнь рухнула почти полгода назад. В тот день, когда он спас Централ-Сити и весь мир, пожертвовав собой.
Нет, он не умер. Просто исчез в измерении, которое называется СпидФорс. И никому не известно, чего это ему стоило.
Я так и не смирилась с тем фактом, что его больше нет. Так и не смогла. Он не умер, я бы почувствовала это. Сердцем я чувствовала, что нужно лишь подождать, Циско и Уэллс придумают способ вытащить его без вреда для мироздания. Нужно набраться терпения, но засыпать в нашей пустой постели становилось все сложнее. В конце концов я практически переехала в дом Джо. Единственный положительный момент за эти полгода, старший Уэст окончательно ко мне оттаял. Он даже смог простить за то, что я также утаивала от него информацию о возможном будущем для Айрис. Нам было трудно первое вернуть доверие друг друга.

Мы уже почти отчаялись, когда к Циско пришло озарение. Идея была рискованная и опасная, но мы уже были окрылены надеждой.

Я прихожу каждый день, по-крайней мере стараюсь. Чаще всего просто молчу, спиной упираясь в стекло его камеры или же сидя, скрестив ноги и не отводя от него взгляд, надеясь увидеть в выражении его лица хотя бы отголосок моего Барри. Бывают дни, когда поток моих слов не остановить, я рассказываю ему, как прошел мой день, как мне надоел Сингх со своими бесконечными отчетами, какой ресторан открыли в центре города, каких мета-людей мы поймали и что произошло в наших любимых сериалах, словно я пыталась восполнить в его памяти прошедшие месяцы. Я не уверена, что он вообще слышит и понимает, что я говорю, но мне становилось легче после таких монологов.

Как обычно, я заглядываю к нему вечером после рабочего дня. Сегодня, к счастью, на удивление спокойного. Все мета залегли на дно и не рисковали лишний раз высовываться, да и в принципе уровень преступности в городе значительно снизился. Миру не угрожали пришельцы, никто не пытался захватить власть, но мы не могли расслабиться. Бессонница и головная боль стали моими постоянными спутницами, и лишь рядом с Барри мое напряжение несколько спадало. Одно его присутствие успокаивало меня. Мне так хотелось вновь ощутить его объятия, что приходилось с силой сжимать ладони в кулаки, впиваясь ногтями в кожу.

Его слова разбивают мне сердце. Все еще хуже, чем говорила Кейтлин. Он не может различить где правда, а где вымысел, даже представить страшно, что именно он пережил за все то время в СпидФорсе. Мне так до отчаяния хочется забрать его боль себе, что на глаза наворачиваются слезы, и мне приходится пару раз моргнуть и чуть приподнять голову, чтобы не дать им скатиться по моим щекам. Не хочу, чтобы он видел меня такой. Не хочу, чтобы он разочаровался во мне. Не хочу, чтобы видел, что я не справилась.

- Солнце уже зашло. Звёзды появляются на небе. И все, что важно, это здесь и сейчас, - мои вокальные данные далеки от идеала и тем более до голоса Барри, но тем не менее все же в ответ негромко напеваю продолжение песни, которую мы не сговариваясь считали нашей, и прикладываю руку к стеклу, сдерживая глубокий тяжёлый вздох и робко улыбаясь, чувствуя жжение в глазах и не позволяя надежде ослепить ее. Физически он вернулся, но вот его разум был ещё где-то далеко. Кейтлин говорила, что ему нужно немного времени, чтобы осознать изменения. Нам оставалось только ждать, - Я здесь, Барри, и никуда не исчезну, - встаю на ноги и набираю на панели код блокировки его камеры, слыша через динамики возмущение Циско и неодобрение Кейтлин, которые наблюдали за нами через мониторы. Но я знаю, что он не причинит мне вреда. Специально или случайно. Да и мы будем в камере, которая блокирует способности. Это правда значит, что и моя регенерация неактивна, но что-то мне подсказывает, что это и не нужно будет. И я знаю, что за нами внимательно наблюдают и если вдруг что, помощь примчится со скоростью вспышки.

С тихим шорохом стекло в его камеру поднимается, и, наклонившись вперед, проскальзываю под ним, не в силах больше ждать. Хм, физически никаких изменений в себе не замечаю. Впрочем, мои способности продолжают оставаться латентными и проявляющимися в случае угрозы моей жизни. Тем не менее, я не тороплюсь, делаю осторожный шаг вперед, потом еще один, медленно сокращая между нами расстояние и присаживаясь на корточках перед ним, внимательно следя за его реакцией, готовая в любой момент отскочить назад. Барри выглядит таким запутавшимся и сломленным, что моим первым порывом является желание его обнять. Что-то негромко и успокаивающе шепча, медленно и осторожно накрываю его ладони своими, чувствуя легкое покалывание в кончиках пальцев, словно бы от статического электричества.
Барри, это правда я, - мой голос звучит едва слышно и я прекрасно осознаю, что вся команда сейчас собралась перед мониторами в ожидании. Мои нервы были натянуты до предела.

and all the kids cried out, "please stop, you're scaring me"
i can't help this awful energy
god damn right, you should be scared of me
who is in control?
Мера времени перестала иметь значение. Каждый последующий день был повторением предыдущих и нес в себе едва ли больше смысла. Бесконечные дни переходили в бесконечные ночи, минуты стекали в часы и вгрызались в кожу, оставляя зудящие раны на теле. Таким же постоянным было и раздражение, одолевающее рыцаря все упрямее с каждым упущенным мгновением. Прошло, возможно, не больше месяца – Кайло не мог сосредоточиться на цифрах – с тех пор, как Старкиллер был уничтожен. Рен достаточно быстро приучился думать, что это его личный провал. Насчет базы, конечно, можно было и поспорить, но поединок с мусорщицей и перебежчиком ложился полностью на его плечи. Это унижение охотно грело его внутреннюю неуверенность в себе, заставляя намного болезненнее реагировать на любые замечания и попытки задеть его. Эта же ярость еще упорнее погружала его во Тьму, заставляя наконец забыть обо всем другом.

Кайло старательно игнорировал любые внешние раздражители, насколько это вообще было возможно. Он замыкался в себе, прячась за маской, которую уже нарекли ликом чудовища. Здесь, в складках длинной черной мантии, сам себя взращивал озлобленный монстр. Долго, упорно, агрессивно. Его не нужно было направлять: путь к совершенствованию был ясен и прям. Не успели срастись раны на его теле, как он уже схватился за меч, ломая свои собственные преграды.
Тревога внутри нарастала. Это было похоже на крик. Крик где-то в глубине, поднимающий голову из бездны ужасающей, темной. Как заброшенный дом, где по углам снуют монстры и тени. Их стоны эхом отдаются в пустынных коридорах. В глазах, становящихся еще темнее с каждым разом, отражается все та же забытая, невозможная реальность человека, сидящего на краю своего собственного сознания. Думать об этом каждый раз становилось все невыносимее.

Он становился все злее и упорнее, с каждым новым ударом отсекая себя от того, что ему не хотелось понимать. Каждый раз вырываясь с корнем, бездумно бродя по тем самым пустынным коридорам. Вздрагивая от малейшего звука, стирая черную краску с черных стен, безвольно опускаясь все ниже. То был человек, готовый сдаться и отступить, до боли сжимая в руках свои секреты.

Жуткое, чудовищное одеяние ненавидело человека, сидевшего внутри. Не было смысла бить зеркала: он повернул их. Обратной стороной.

Руки были холодными. Они мелко-мелко дрожали, касаясь уродливого шрама на все лицо. Мерзко. Отвратительно. Обидно. Кайло не видел его, но ощущал. Он был способен чувствовать запекшуюся кровь. Обнаженная плоть за ней пульсировала и жгла, пробираясь глубоко-глубоко. Против воли длинные бледные пальцы оставляют на коже красные борозды, и теплая кровь струится из потревоженной раны. Ненависть к себе и к тому, во что он превращается, придавала Рену сил. Он сдирал ненавистное лицо убийцы, смеясь и упрекая себя. Успокаиваясь, он думал о том, что это бессмысленно. Теряя силы, он думал о том, что это бессмысленно. Он просто думал, что это бессмысленно. Это было бессмысленно.

Кайло много раз думал о последствиях, но едва ли это было тем, о чем думать все-таки стоило. Возможно, он в очередной раз переоценил себя. За короткий промежуток времени, как он думал, как-то многовато разочарований. Слишком. Чрезмерно. Просто навалилось. И если бы оно касалось только его…

Казалось бы, он просто пытался избавиться от внутренних противоречий, наконец перестать балансировать на краю и позволить себе сорваться вниз, в ту самую бесконечную темноту. Как очевидная цель – достижение дна. Тем не менее, утверждать, что это помогло, было бы слишком наивно и глупо. На смену старым терзаниям пришли новые. Когда, кажется, карты раскрыты и судьба предопределена, появляются новые демоны. Призраки из прошлого, которые не собираются оставлять тебя в покое. Они не могут тебя отпустить, и ты тоже не можешь… их всех. Знакомые голоса бьются в отражении окон и сливаются с тишиной, хватают за горло, и от их холодных прикосновений мороз пробегает по коже. Это… это похоже на настоящий кошмар, в котором ты бесконечно задыхаешься. Вся суть, тем не менее, в твоем одиночестве. Понимаешь? Это твои руки. Черт возьми, ты, должно быть, напуган. И правильно.

Ты больше своего тела. Кожа упрямо трескается и кровоточит, а разум смертельно болен. Голос срывается и дрожит. Возможно, так и нужно, когда ты кричишь. Беззвучно, стирая руки в кровь, царапая стену. Это рвется изнутри, ломает кости и сочится из ран, разрывая хрупкую оболочку: твои демоны не церемонятся с тобой. И ты прекрасно их знаешь, каждого монстра в твоей голове. Ты к ним привык. Но у кого власть?

Бесконечные сомнения и ожесточенная борьба внутри, снаружи – умелое отрицание. Это называется искусством, когда никто не догадывается, как умирает твой разум за непроницаемой маской. Погибель целого мира в мертвых глазах за темной линзой. Усталая дрожь в голосе сливается с механическим бездушием вокодера. Чуть более резкий, чуть более громкий, чуть более раздражительный. Никто не представляет, как сложно не сорваться. Терпеть. Боль внутри, боль снаружи. Потревоженные, разодранные безобразные раны, кровь под ногтями, синяки на шее – самоистязание всегда было неотъемлемой частью перевоплощения. Ломать себя изнутри, запрещать любые сожаления, упорно следовать выбранной цели и не думать, скольких еще придется убить, чтобы принять это.

Возможно, достаточно только одного, чтобы это чувство страха и тревоги наконец отступило. Если бы Кайло мог, он бы без раздумий отключил эмоции. Чувствовать что-либо становилось все невыносимее и невыносимее. В конце концов, он начинал путаться сам в том, что ему нужно на самом деле. В очередной раз он боялся переоценить себя. Любая свободная минута превращалась в самоубийство. Знаете, что хуже сгущающейся тьмы? Луч света. Умирая, ты собираешься умереть окончательно. Уставая от бесконечных перемен и невыносимых решений, ты собираешься устать окончательно. В этом нет никакой определенной системы, никакой структуры и значения. Хотелось бы.

Хотелось бы, думал Кайло, дезактивируя меч и чувствуя относительно приятную боль в незаживающих ранениях, как бесконечном напоминании о его позорных провалах. Ради исключения повторений он и тренировался до тех пор, пока окружавшее его имело четкие границы и очертания. В запахе жженного пластика и неравномерном гудении лайтсейбера Кайло прятал себя от всего, что перешептывалось в его темноте. К сожалению, это не могло продолжаться вечно, и когда-то ему приходилось сдаваться.

К сожалению… к сожалению, он не мог избегать этого так долго. Это всегда было сильнее человеческой природы. Только Кайло боялся.

Боялся спать.

Великий Панем.
Город-государство, построенный на развалинах старого мира. Капитолий — столица государства, неизменно поражает воображение, заставляя вас приоткрыть в изумлении рот. Вокруг роскошь и золото, а на деле это лишь пыль, старательно пускаемая в глаза обывателей, задабривая их и старательно отвлекая внимание от происходящего за границами столицы. Власть находится в руках одного человека, обладающего нужными связями и огромным состоянием. Система работала идеально. Тринадцать дистриктов разделили между собой обязанности, каждый знал свое место и свою цель — общее благополучие. Тоталитарная диктатура. По опыту прошлых лет могу заметить, что этот режим является наиболее выгодным и перспективным. Сильная власть обеспечивает достаток и безопасность своих подданных. Вот только не все способны видеть перспективы. И не все оказались готовы мириться с временными неудобствами, словно забыв уроки прошлых лет. Сильное государство основано на крови, и это совершенно неоспоримый факт. Панем выбрал сценарий Рима, и не прогадал. И пусть наши истории получили свое начало на территории древней Греции, которая сейчас скрылась под метровым слоем воды, достичь пика нашего могущества мы смогли только в Риме. Виктория всегда была сильнее. И более жестокой, беспощадной. Она не прощала неудач и проигрышей. Она всегда умела красиво мстить. Но тем не менее, она — это я. Я никогда не умела контролировать смену сущностей, пусть и отчаянно пыталась. Мое окружение влияет на то, кем я буду, как бы странно это не звучало. И последние века я провела, как Виктория — жесткая, резкая, наглая, уверенная в себе. Она не умеет уступать. Головная боль стала моей постоянной спутницей, наравне с голосами десятка личностей в моей голове. Но громче всех звучит её голос.

Панем пал?
Эхо недавно прокатившейся войны до сих пор чувствуется.
Это и повисшие в воздухе отчаяние и страх, щедро приправленные горечью и скорбью. Это и повсеместные разрушения, которые со временем будут ликвидированы. Это затравленность в глазах людей, которые спешат поскорее оказаться в иллюзорной безопасности своих домов. Это отряды миротворцев, которые стабильно, раз в час, патрулируют улицы городов, высматривая потенциальных мятежников. Это восемьдесят процентов ложных арестов и сорок пять процентов ошибочных казней. Единственный способ восстановить порядок и доказать свою власть — это применение силе. И правительство не скупится на вооружение, ужесточая меры контроля. Виктория торжествует, празднует победу. Это её достижение. Её никогда не смущала проливающаяся во имя великой цели кровь. Возможно, мне тоже стоит махнуть на подобное рукой. Люди неизменно придумывают способы убить друг друга. И им не требуется вмешательство богов.

Катастрофа, ставшая результатом войны богов более тысячи лет назад, едва не стерла человечество с лица земли. Землетрясения, извержение всех вулканов одновременно, наводнения, глобальное изменение мира — в один момент погибла примерно треть людей, а в последующие годы еще столько же от голода и локальных стычек. Потребовалось не менее десятилетия, чтобы ликвидировать последствия и хоть как-то скоординировать действия лидеров государств, оставшихся в живых. Мир сильно изменился за прошедшие сотни лет. Во всем. Часть материков оказалась погружена под воду, исчезли привычные государства и страны. Теперь не имела значение национальность или раса человека, на первое место выдвигалась польза, которую о мог принести. Ценились военные, медики, ученые, на второй план отступали учителя, менеджеры и другие офисные работники. Стань полезным — или умри. Жестоко, но действенно. Не сразу, но тем не менее, люди приспособились. В этом особенность их расы. Они неизменно выживают. Это всегда меня интриговало в них, поэтому я не отказывала себе в удовольствии жить среди них. Иногда влюблялась даже, проживала с ними жизнь, пока не появился он.

Вам всем знакомо его имя.
Александр Македонский. Ричард Мортон. И еще несколько имен, которые он примерял на себя. Мне все же удалось добиться своего. Он получил бессмертие, став моим до конца времен. Вот только конфликты между нами не исчезли. Даже став новым богом он так и не понял. Не смог почувствовать влияния смертных на нас в полной мере. Я никогда не пыталась скрыть от него свою истинную сущность, но он всегда считал это не более, чем игрой. Так и не осознав тот факт, что у меня нет контроля над всеми моими сущностями. Да, во все времена существует лишь одна богиня победы, вот только ее представляют всегда по-разному. И это действительно влияет на мою личность, изменяя черты моего характера. Подстраивая по какие-то нормы и образы.

Вследствие всего происходящего у меня случилось расстройство личности. А головная боль и вовсе сводила с ума.
Поэтому я не знаю, что именно мною руководило, когда я шептала новому президенту Капитолия свою идею. Восставшие дистрикты должны заплатить за свое преступление. И уничтожения номера Тринадцать недостаточно. Каждый год каждый дистрикт должны отправлять двух детей, мальчика и девочку, в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет, на специальные Игры на выживание, в которых в живых останется только один. Да, я невольно вспомнила легенду о Минотавре и возможно вдохновилась ей, если можно так сказать. И вот я смотрю на смертных с Олимпа. И не могу найти в себе сил испытывать угрызения совести. Они это заслужили.

Я чувствую твое недовольство, Александр, — намеренно использую имя его прошлой жизни, скрещивая руки на груди. Я стою на краю мира, на Олимпе, наблюдая за подготовкой к первым играм. Я всего лишь дала им идею, они же сами довели ее до совершенства. И после этого боги жестоки? Я вижу перспективы, и я знаю, чем все закончится. Какие Игры и почему станут последними. Может быть изначально мои действия были лишь необдуманным порывом, сейчас я твердо осознаю тот факт, что именно так и должна сложиться история человечества.

Глубокий вдох. Горячий воздух привычно обжигает легкие изнутри, терпкий запах старины щекочет голосовые связки, пока еле заметная улыбка касается ее губ. Прикрыть глаза, на секунду замерев, чтобы представить, что она находится где-нибудь не здесь, в тишине Гватемальских джунгей, терпеливо замешивая порцию гипса для очередного слепка. Дом. Палящее солнце и бесконечные пустыни с золотистым песком. Только в Египте был такой песок - не обжигающий, а теплый, напоминающий сыпучее золото и завораживающий своей красотой. Несколько сотен лет назад, окончательно приспособившись к миру смертных, она делает выбор в пользу археологических раскопок как минимум потому, что большинство из них проходят под палящим солнцем, сопровождаемым знакомым запахом древности. Дом. Единственное место, в котором она, несмотря на свое отчаянное желание, уже никогда не сможет оказаться.
Рано или поздно для всех Богов время превращается в несколько неопределенную субстанцию - что для тебя время, когда твоей жизни предоставлена вечность? Вечность - это ведь так много. Боги никуда не торопятся. Боги могут максимально педантично выполнять абсолютно любую работу, ведь им даровано бесчисленное количество лет. И лишь одно слово - никогда - звучит как смертный приговор. Никогда - и больше нет той юной по меркам Богов девушки, что одной улыбкой способна успокоить песчаную бурю. Никогда - и больше нет крепких объятий мужа, что бесконечно согревают долгими ночами. Никогда - и больше нет прознительных глаз сына, одного взгляда которых было достаточно, чтобы раз за разом заставить ее мир переворачиваться в головокружительном сальто. И уже совершенно неважно, как скоро прекратится именно твоя вечность, ведь несмотря на то, что по слухам, время способно залечить абсолютно любую рану, именно эта рана будет вскрываться раз за разом, кровоточа и причиняя невыносимую боль.
Она покидает дом слишком давно. Настолько давно, что память уже вот-вот перестанет хранить остатки воспоминаний о переливающихся лучах солнца в водах Нила. Со временем память размывается, уходя как песок сквозь пальцы. Вот что действительно способно сделать время. Потому что все остальное - лишь жалкая ложь. Время не лечит, лишь накладывая невидимые бинты на кровоточащее тело, раз за разом окращивая их в темно-бордовые краски. Иногда начинает казаться, что так давно потерянная жизнь становится лишь едва уловимым воспоминанием, но стоит расслабиться, и воспоминания мгновенно воспользуются ситуацией, жестоко ударив поддых. Ослепляя яркими образами перед глазами, знакомыми ощущениями и запахами - в большинстве случаев это происходит ночью, в перерывах между изнуряющей работой, лишая ее жалких остатков сна. Эти воспоминания были одними из ее наказаний; ведь память - это едва ли не самое жестокое наказание за кажущийся смертельным приговор "никогда". Это было слишком давно. Слишком много воды сменили в себе берега Нила, безжалостно вымывая их очертания. Слишком давно, но если точнее - четыре тысячи пятьсот девяноста пять лет назад. И восемь месяцев. И двадцать четыре дня. Ее память - это кара за совершенную когда-то ошибку.
Со временем Нефтиде начинает казаться, что она справилась. Приняла новые правила игры и полностью под них перестроилась. Она находит работу в сфере археологии, поначалу устраиваясь помощником руководителя, а с годами уже руководя собственными археологическими раскопками. В перерывах между ними она пишет многочисленные работы в одном из университетах, ее статьи, кажется, несколько раз публикуют на разворотах научных газет. Она стоически игнорирует абсолютно любое внимание мужчин, с первых минут общения ставя его в строгие рамки под названием "деловое". Ее педантичный труд становится невообразимо ценным - и каждый раз в этот момент она чувствует приближение того, кто неустанно пытается ее выследить. Его приближение. Это означает, что даже несмотря на ее периодические переезды между раскопками, ему удалось ее найти.
И Нефтида начинает заново. Полностью меняет внешность, имя, возраст и место проживания. Перемещается на другой конец света, где снова находит группу археологов, проявляя ярое желание к ним присоединиться. Несколько лет терпеливо строит карьеру, начинает возглавлять собственные раскопки, и затем, бессонной ночью где-то во тьме инстинктивно чувствует его приближение.
И приходится начинать заново. День за днем, год за годом это повторяется вновь и вновь, словно Сет начинает физически чувствовать крепкий фундамент под ее ногами, заставляя порывисто менять его на зыбкую почву молодого помощника. Но со временем даже к этому она привыкает.
Нефтида привыкает к тому, что больше никогда не сможет заводить друзей. При ближайшем рассмотрении смертные оказываются не настолько жалкими, как когда-то в прошлой жизни о них высокомерно отзывается Исида. Рядом со многими из них она бы с удовольствием провела хотя бы один человеческий век, своевременно позволяя внешности стариться. Безусловно, без романтического уклона отношений - просто добрыми друзьями, за чью руку ты крепко держишься, радуясь очередному научному открытию. Но все же - рядом. К сожалению, когда в среднем тебе полностью приходится менять собственную жизнь в среднем раз в пять-десять лет, тут уже становится не до привязанностей.
Но даже к этому со временем удается привыкнуть. Единственное, к чему привыкнуть невозможно даже за целую вечность - отсутствие рядом сына. Отсутствие возможности быть рядом с ним, внимательным взглядом следя за тем, как ее любимый малыш растет. Крепко сжимать его в объятиях, тонкими пальцами перебирая темные локоны. Наверное, оттого у нее просыпается невиданное ранее рвение к изнурительному труду - в конце концов, в действительности это отличная возможность отвлечься от собственных мыслей хотя бы днем, если они все равно неизбежно догонят ее ночью.
Этой ночью она слишком долго не может уснуть, ворочась на жестком подобии кровати с тонким матрасом: археологи быстро привыкают к не самым комфортным условиям сна. Еще быстрее археологи привыкают к изнурительной жаре, ей же - привыкать вообще не пришлось, для нее подобные погодные условия были более, чем естественными. Тогда почему она никак не может уснуть? Выходя из шатра, она испуганно оглядывается по сторонам, прислушиваясь к темноте ночи. Неужели снова нашел? Слишком рано, слишком быстро, да и ощущения были бы гораздо острее. Обычно приближение Сета чувствуется как неумолимая песчаная буря, стирающая все на своем пути, но в тот момент она чувствует... холод. Непривычный холод, интуитивно заставляющий ее съежиться, посильнее кутаясь в накинутый на плечи плед. Тогда Нефтида думает, что ей просто показалось, и неожиданно проснувшаяся интуиция - лишь мираж, вызванный чрезмерными волнениями от грядущих научных открытиях. После небольшой прогулки она засыпает крепким сном младенца, наутро вновь с упоением погружаясь в любимую работу.
О том, что к собственной интуиции ей следует прислушиваться более внимательно, Нефтида понимает лишь через несколько часов после пробуждения. Приближение знакомого холода заставляет брови нахмуриться, а неожиданно знакомый голос, раздающийся за спиной, вздрогнуть, испуганно оборачиваясь.
О, нет.
Этот голос Нефтида узнает всегда, сколько бы времени не прошло с их последний встречи. В этот раз - непростительно много, а потому в ее карих глазах плещется острое чувство вины, когда она смотрит в глаза собственному сыну.
- Анубис? Что ты... - остаток фразы так и не срывается с языка: она не может спросить у сына, что он делает здесь, когда они не виделись почти век. К привычному образу холодной матери Нефтида всегда готовится заранее, собираясь с силами, моля Ра о том, чтобы и в этот раз ей удалось правдоподобно сыграть почти насильно навязанную ей роль. Перед глазами до сих пор стоит лицо Осириса, который говорит Нефтиде о том, что ей нужно перестать быть настолько эгоистичной. Что она больше не может привязывать к себе сына, чтобы снова пропасть на несколько лет в попытках спрятаться от гнева Сета. Что после каждого ее появления Анубис неустанно зовет ее бессонными ночами. Что мальчик, ее любимый мальчик, больше не должен страдать от того, что ему в родители досталась настолько слабая мать.
Нефтида чуть слышно кашляет в сжатый кулак - горло хрипит, голос срывается, руки дрожат - она не готова к этой встрече. Последние несколько секунд она гипнотизирует взглядом стены пирамиды, не в состоянии выдержать взгляд Анубиса, а затем, собравшись с силами, продолжает:
- Как ты меня нашел? Что-то случилось?
Она готова продать душу всем мыслимым Богам за то, чтобы обнять его. Она готова свернуть небо, лишь бы снова почувствовать его запах, его плечи, крепко сжимаемые ее руками. И его ответное объятие. В какой-то момент она была готова пожертвовать собственной жизнью, лишь бы быть рядом с ним, но она знала, что ее присутствие грозит сыну смертельной опасностью. Ведь если Сет увидит их рядом... об этом Нефтида старается даже не думать. А потому самым разумным решением было уйти, спрятаться под тенью ночи, изгоняя себя из его сердца, не позволяя Анубису больше страдать из-за ее отсутствия. Ведь его из своего сердца она все равно никогда не сможет изгнать.
И это - ее главное наказание.

Не терплю глупость, оскорбления, а ещё - дерзость смертных. Тех, кто возомнил себя Богами, попытавшись встать с ними в один ряд. Тем, кто поверил, что течёт в них кровь титанов и гигантов, древних властителей жарких миров, создателей всего.
Удел смертных - корм у подножья тронов великих, их великое счастье - одобрение тех.
Как могут люди равнять себя с Богами? Как могут верить, что рождены особенными? Даже если в том их убеждает кто-то из нас.
Эта политика единения ущербна. Мы - пастухи, они - стадо, что само создаёт для себя королей. Копошатся в своём смертном бытие и верят  в великую память, что оставят на этой земле. Их не станет уже через пару десятков лет, каждого из тех, чей разум воспалён собственной гордыней. Верят, что вершат судьбы и творят великие дела, но на деле - не более, чем прах, что будет развеян по грязным и пыльным улицам.
Никого не останется, кроме нас.

И меня коробит вера моей сестры в этих смертных. Даже выглядит эта забота...отвратительно. Я понимаю, почему их приятно порой видеть в собственной постели, каждый из нас развлекается с ними, тёплыми, слабыми и наивными. Могу понять, как забавны они бывают, в своём бесконечном мельтешении, тех задачах, что решают, не жалея собственных жизней. Созданы не на потеху нам, но вполне справляются и с этой своей ролью. Я, можно сказать, тоже испытываю определённые тёплые чувства к ним, когда они не мешаются. Но никогда не потреплю даже попытки сравняться с нами.
К тому же, не способен принять даже намёка на то, что смертный может быть лучше нас. Меня. Речь идёт обо мне, что любое сравнение со смертным считает оскорблением. Моя возлюбленная сестра - единственная, кому я прощаю право быть впереди меня. Но для остальных у меня нет ни единой капли жалости. Вся кровь моя вскипает древней яростью, когда я ощущаю рядом с собой соперника. И разум не будет спокоен, пока враг мой не ляжет в могилу. Для смертных существуют прощение и другой мир, где боль оставляет. Для таких же, как я, лишь только "здесь и сейчас".

Александр Македонский мёртв и виновна в этом лишь сама Ника. Я многое позволял ей, несмотря все обвинения в тирании и злобе, но оскорбления не стерплю. Мне нравится, когда смертные - наши игрушки. Одноразовые вещички, что рассыпаются, словно песчаные фигурки под железной поступью воинствующих солдат.
С ними удобно забавляться. Превращаясь в смертного мужчину, я множество ночей проводил в постели женщин, безродных и цариц, с жёнами королей и сёстрами настоящих воинов. Мне не нравится просто быть, как все прочие мужчины. Мне нужно побеждать и забирать то, что не принадлежит мне ни по закону, ни по праву.
  Вкус женской плоти слаще, когда наполнен любовью к другому. Их крики громче, когда наполнены отвращением к себе самой, поддавшейся слабости и покорившейся чужой силе. И даже боль, когда их, совершенно не согласных, берёшь силой, не более, чем услада для злобного сердца. Я всегда получаю то, что мне нужно. Совершенно не важно, какой именно ценой.
Никто не запомнит парочку солдат, что сменяли своё дежурство между ног  в военном походе. Но каждая запомнит в своей постели Бога. И это - самое забавное из того, во что не могут поверить люди. Особенно, когда пытаются сравняться с нами.
Великий - прозвище, что никогда бы не было дано Богами. Мы называем этим словом Зевса, но его забрал себе обычный смертный. Я не слишком внимательно следил за этим полководцем, не замечая ничего особенного. И даже когда моя строптивая сестра обратила на него своё пристальное внимание, не слишком был озабочен. Королей много. Воителей ещё больше. Много даже тех, кто будет вписан в летопись истории, навсегда запоминаясь тем, кем не был никогда на самом деле.
История - наука обмана. А те, кто пишут её - величайшие лгуны.
Но людям нужны все эти истории о тех, кто был когда-то до них. Для того, чтобы не учиться на ошибках и навсегда заиметь право  винить в них не себя. Ведь править ими всегда, пока они отдают прошедшему столько внимания, будет прошлое.
Меня не слишком интересуют дела смертных. Не слишком заботит то, сколько времени тратят на них подобные мне. И даже в то, чем занимается Ника, возлюбленная моя сестра, лезть я стараюсь не слишком-то. Какое мне дело, в конце концов, кого она решила облагодетельствовать, богиня победы. Ведь рядом, сколько бы сотен веков не прошло, будем только лишь мы. Её семья, которую она столь несправедливо и грубо отодвинула на задний план. Но кто, на самом деле, никогда не оставит её.

Тело Александра уже унесли, а песок успел впитать в себя кровь. И ничего на самом деле великого, как оказалось. Такой же, как и все остальные, кому не суждено было стать равным богам. Проклятый любовью бессмертного.
Он и впрямь был хорош, для обычного человека, глупо отрицать. Но всего лишь обычный кусок плоти, по венам которого бежит кровь. Всего лишь один из миллионов, кто сияет столь же ярко, как быстро гаснет. Множество смертных были облагодетельствованы любовью богов в своё время, пользовались ею беззастенчиво, начиная верить в собственную исключительность.
Но это всё блажь подобных нам. Людям нужно когда-нибудь понять, что приблизившись к солнцу, ты будешь сожжён.

Ника заботливо опекала своего полководца, словно несушка-мать. Будь у меня сердце, заточенное под понимание, вполне возможно, я умилился бы этим картинам, позволил бы сестре играть с этим смертным до конца. Я, может быть даже, нашёл бы себе занятие поинтереснее, чем наблюдение за военными походами, не представляющими для меня никакого интереса.
  Но она сама совершила роковую ошибку, заявив в лицо мне, что Александр, чей разум не таит в себе ядов безумия, куда лучше, нежели я. Слишком часто стала делить с ним постель, забыв меня, слишком сильно увлеклась.
  А потому, в том, что случилось, виновата исключительно лишь она сама. Моя сестра, решившая вдруг, что можно меня отбросить в сторону, как надоевшую игрушку. И любовь, что зрела в моём сердце с самого появления её на свет - единственная причина, почему всё ещё жива она сама. Не терплю подобного пренебрежения. Она должна была выплатить свою цену.

Знаю, что она совсем скоро явится, уже осведомлённая обо всем. Почти физически ощущаю её боль  и ярость, задолго до того, как лично появляется на горизонте. И безусловно, уже в курсе о том, что случилось с её возлюбленным Александром из Македонии.
Ах, какой славный конец для великого воителя. Не к каждому лично спускаются титаны, чтобы расправиться с ним.
Но этот смертный и впрямь стал раздражать меня. Слишком сильно для  того, чтобы и дальше продолжать терпеть его назойливое существование, которому столько внимания уделяла Ника. Слишком недостаточно внимания для меня самого.
  Сестрице, во избежание худших последствий, пора сменить было приоритеты. Мне больше нравилось, когда время мы проводили в одной постели, слившиеся в единой страсти друг с другом. Я и тогда напоминал ей о том, что принадлежит она только мне, где бы мы оба не были. И о том, что ни на небе, ни на земле, ни в Тартаре,  не найдёт она покоя, если решит вдруг предать меня.
Глупо думать, что клятвы теряют свои силы по прошествии времени.

- Любовь моя, ты слегка задержалась. Его душа уже ушла, а тело стало прахом.  Я сам сделал всё, чтобы она не успела. Не осведомлённая  о том, что случилось, слишком поздно она узнала обо всём, что произошло.
Моя отдельная благодарность Эриде, в которой вижу я наилучшего себе союзника. Только мы, объятые древней злобой, обидой и ревностью, можем действительно хорошо понять друг друга. И я так же предан тем, кто выступает на моей стороне.
- Но это и не страшно. Смертные постоянно умирают. Таков уж их удел. Пожимаю плечами, с широкой улыбкой разглядывая замершую напротив сестру. Я, скорее всего, могу понять её чувства, если попытаться в них вникнуть, проявить хотя бы каплю сочувствия. В конце концов, она была ихором, что тёк во мне, частью меня, моим сердцем. Я мог бы понять всё, что она испытывала, лишившись любимой своей игрушки, потому что причиной тому был я.
Но мне это было не нужно. Слишком много злости  и раздражения вызывала она у меня в последнее время. Слишком много дерзости от той, кого я воспитывал буквально  с самого рождения, держа возле себя и для себя. Выбирать не семью - всегда очевидно плохой выбор.

- Если хочешь извинений, моя королева, то их не будет. Я убил твоего смертного и о том не жалею. Наверное, тебе нужно было лучше заботиться об этом хрупком существе, раз уж посмела сравнить его со мной. В  конце концов, она и впрямь, слишком опрометчиво бросалась словами. О том, к примеру, что этот воитель лучше, нежели я, хотя бы потому, что не так безумен и объят злостью.
Глупая причина, не имеющая под собой ровным счётом никаких оснований. Я всегда отличался здравым разумом и живостью мысли. С той лишь скидкой, что не терплю никакого соперничества со мной.
И я конечно, вновь злюсь, произнося всё это вслух. Как можно сравнить смертного человека с титаном? Как можно думать, что вся твоя любовь станет надёжной защитой для того от первородной ярости?
- Вини в его смерти себя, дорогая сестрица. Возможно, он бы успел достигнуть большего, если бы ты нас с ним не стравила. Не прекращаю ухмыляться, разглядываю замершую напротив красотку. Прекрасна как в гневе, так и в боли. Я помню её разной, от маленькой девочки, что тянула доверчиво ко мне свои руки, до взрослой женщины, чьи вещи так беззастенчиво рвал, в моменты страсти.
Но одно лишь оставалось неизменным, во все времена - я испытывал потребность в том, чтобы она любила меня и находилась рядом. Глупо было заявлять, что это никогда уже не будет так. Словно и  впрямь хотела, чтобы я уничтожил того, кто стал помехой.
- И не говори, что действительно сильно переживаешь по этому поводу. Милая, для такой как ты, это слишком уж будет глупо. Даже не скрываю презрения, что сочится из голоса. Я всего лишь избавился от раздражителя, которого посмели сравнить со мной, это злит слишком сильно. Но я в принципе никогда не обладал ледяным сердцем.
А вот Ника сама виновата во всём, что случилось сегодня. Ни к чему было бросать мне вызов, я ни от одного не уклоняюсь. Ни к чему было думать, что её любовь, такая жалкая и смешная, буквально смертная, станет для него спасением.
Когда-нибудь, кто-нибудь, должен был научить этому мою всё ещё маленькую девочку, принимающую такие очевидно глупые решения. И как всегда,  пусть и ценой её ненависти, это готов быть я.
[icon]http://i.pinimg.com/originals/90/ef/e3/90efe3fde5d8a32d39a114e8584a939a.jpg[/icon]
[sign][/sign]

Ванда не живет. Просто существует последние пару недель, выполняя какие-то автоматические действия. Весь мир потерял для нее краски. Остался только красный.

Каждый день был похож на предыдущий. Проснуться. Принять душ. Позавтракать, читай, поковырять вилкой яичницу или омлет и выпить несладкий кофе. Навестить Пьетро и в очередной раз услышать "Никаких улучшений, к сожалению, но он стабилен". Ведьме хотелось выть от этих холодных безжалостных слов, но она лишь кивала, выдавливала из себя вежливую улыбку да какие слова благодарности и уходила. Выбирала наиболее уединенные уголки, где никто ее бы не потревожил. Ей не хотелось никого видеть. Ей не нужна была их жалость и забота. Ее дом был уничтожен, буквально стерт с лица земли. Ее сердце билось сейчас за счет многочисленной аппаратуры в стерильной палате. Ванда даже пыталась выйти на связь с Эриком или Лорной, но наткнулась лишь на глухую стену. Чарльз Ксавьер также не смог [или может быть не захотел] ей помочь.

Ей просто некуда было пойти.

Но находиться рядом с Мстителями было невыносимо. Ванда не чувствовала себя в безопасности, не могла расслабиться, окруженная бесчисленными агентами и героями Земли. Единственный, с кем ей было относительно комфортно, кто был свидетелем ее изменений, кто помог ей определиться и кому она не причинила непоправимого вреда, Клинт Бартон отбыл в неизвестном направлении вскоре после того, как медики разрешили. До этого Максимова буквально льнула к лучнику, видя в нем необходимую поддержку. В конце концов, Пьетро пострадал именно защищая Бартона. А все остальные пострадали из-за неё. Ведьма не осознавала в полной мере, что именно она делает. И самое главное, как именно она это делает. И все чаще Ванда ловила себя на мысли, что от пуль пострадал не тот близнец. Пьетро заслуживает жизни гораздо больше, чем она.

Новоприобретенные способности ее пугали. Барон и влияние скипетра что-то окончательно сломали в ней — какие-то внутренние барьеры, стерли тонкие границы дозволенного, подтолкнули к самому краю. Безумный демон сидел в ее голове и каждое мгновение рвался на свободу, жаждал крови. Максимова сходила с ума, слушая его манящий шепот и сжимая виски тонкими пальцами с неизменными дешевыми кольцами [это все были его подарки, поэтому Ванда скорее умрет, чем расстанется с ними]. И иногда ей так хотелось поддаться, прислушаться к голосу_ с д а т ь с я. Просто перестать сопротивляться, опустить руки. Демон обещал ей исполнение самого главного желания взамен на послушание.

Впрочем, Штрукер тоже много чего им обещал. И Магнето. И даже непогрешимый Профессор Икс. И к чему это привело?

Ванда может быть и не доверяла Тони Старку в полной мере, он был меньшим из возможных зол. Да и крайне редко появлялся в собственной башне, к огромному облегчению Ведьмы. Постепенно она осваивалась на базе, позволяла себе чуть больше времени проводить в обществе других людей, заглядывала в спортзал или даже комнату отдыха, когда там было больше трех человек. Но ее все еще боялись, она чувствовала это, слышала их мысли, пусть теперь уже совсем этого не хотела. Экранироваться было сложно, и покой Алая Ведьма находила только в одном месте — в палате Пьетро, размеренное шуршание приборов помогало ей успокаиваться. Иногда она даже засыпала в кресле около его постели, но на утро неизменно обнаруживала себя в своей комнате. Она не знала, кто именно ее перемещает, пока в одну ночь не проснулась и не уловила отголосок мыслей Сэма Уилсона, который осторожно поднимал ее на руки. Тогда и на следующее утро она не подала виду, что что-то произошло, но через пару дней составила компанию Соколу в гостиной, сделав ему чай и по обыкновению ничего не сказав, лишь едва заметно кивнув. С тех пор это стало негласной традицией.

Возможно, Ванде было так легко с Сэмом, потому что его не было там, в Соковии. Ей не приходилось пробуждать его самые худшие воспоминания, а ему не приходилось заново переживать их. Чувство вины жгло Ванду не хуже огня, пробуждая ее худшие кошмары. И что самое страшное, никто ее не винил! Никто не смотрел косо, скорее наоборот.

От гнетущих мыслей Ведьму отвлекает даже не сколько голос Наташи, сколько ее мысли и ее настроение. Ванда внутренне напрягается, невольно расправляя плечи, поднимая на русскую слегка расфокусированный взгляд. Ей требуется не более полминуты, чтобы полностью осознать, кто именно перед ней.

— Что? — брови Ведьмы сходятся на переносице, на лице чистое удивление вперемешку со страхом. Прошлое Наташи едва ли не сбило Максимову с выполнения миссии, заставило сомневаться, а действительно ли то, что они делают, во благо? И Ванда не могла заставить себя посмотреть в глаза русской шпионки, старалась и вовсе избегать ее компании.

— Пока они меня не подводили, — упрямо возражает Ванда, чуть отстраняясь от рыжей, невольно намекая на произошедшее на том злополучном корабле. Зрачки, реагируя на внутреннее состояние дочери Магнето, вспыхивают алым светом, а на кончиках пальцев появляется алый туман. Впрочем, Ванда быстро берет себя в руки, сжимая ладони в кулаки. Ей не хочется признавать правоту Романофф, но та не собирается отступать и не оставляет выбора. Почти, как Клинт когда-то. Возможно, именно это и играет решающую роль. Глаза вновь приобретают привычный светло-зеленый оттенок, плечи опускаются, а голос звучит на удивление глухо.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала, Наташа?